Привет, ромашки

Сегодня на перерыве провел научный эксперимент. Еще в детсаде, помню, девочки на ромашках гадали "любит, не любит". Так вот у здоровых ромашек возле нашей поликлиники всегда нечетное количество лепестков. То есть всегда любит. Более того, у взрослой большой ромашки лепестков всегда триндцать. У тех что поменье - одиннадцать, и так далее. Мне тогда вдруг подумалось: а что, если красота антропогенна? То есть, а что, если, вот эти цветочки за окном такие красивые только потому, что наши далльние предки посчитали их настолько красивыми, что пожалели топтать их или срывать? Тогда именно этот вид цветочков имел шансы на выживание, когда другие, не такие удачливые растения, люди считали за вредные сорняки и с ними не церемонились. И тогда именно эти "красивые" цветочки сумели дожить до наших дней и постепенно стать еще более красивыми.Конечно, появляется вопрос, почему наши предки посчитали что-то красивым в первую очередь.

Первая запись

Меня зовут Дмитрий, и я рядовой нейрохирург в нашей Поликлинике № 89. Завожу этот журнал, потому что мне не с кем поговорить. Буду писать о своих наблюдениях и переживаниях (кои, впрочем, обычно ограничиваются происшествиями на работе).

Ночью под звездами

За рестораном и за жилыми помещениями был свободный кусочек земли, поросший густой травой и плавно перетекающий в каменный утес, о который шумели волны бесконечного озера. А метров через двадцать от берега, из воды снова торчала каменная глыба, густо усеянная чайками. Чайки были повсюду – на камнях, немногочисленных старых деревьях, парящие и зависающие от сильных порывов ветра в воздухе. Эти глупые создания уже никогда не будут такими глупыми как они, видимо, есть на самом деле – я не перестаю бессознательно искать Джонатана Ливингстона. В этом и есть большой урок: за среднестатистической посредственностью, мы не должны забывать давать шансы. Или хотя бы иметь в виду возможность существования исключений.

Но сейчас был поздний вечер. На улице полностью стемнело, стало тихо, и только огни соседнего острова вдали напоминали, что где-то жизнь еще может продолжаться. Галька нежно шумела под колесами тихо завывающего карта, взлетное поле закончилось и дорога загнулась вправо. Из-за деревьев показался маяк. Этот вечный символ одиночества, он светил всем и никому. Я пообещал себе навестить его завтра, при свете дня.

Карт докатил меня до травяной площадки. Камень, торчащий из воды, скучал без чаек, озеро чуть слышно плескалось об утес, и даже деревья, обычно обильно треплемые ветром, застыли. Я выключил фары и откинулся на спинку карта. Звезды. Я никогда не видел столько звезд. На острове, вдали от городского света, они могли себе позволить мерцать во всю силу. Я включил Feels и смотрел в небо. Бесчисленные белые, желтые, красные точки – какая богатая пища для воображения. Я видел Африканский материк и вспоминал наш разговор на этом самом месте. Она говорила, что хочет помогать людям в бедных Африканских странах. Я соглашался, говорил, что хочу обязательно делать это лично, присутствовать лично, что просто пожертвовать деньги в какой-нибудь фонд недостаточно. Мы оба говорили правду.

То тут, то там пролетали самолеты, перемигиваясь огнями цвета звезд. Но на высоте в десять тысяч метров, в холодном ночном небе, вот-вот готовые оторваться от земного притяжения они были слишком далеко друг от друга, чтобы не чувствовать одиночества. Я глотнул еще пива и почувствовал, как ощущения от внешних раздражителей стали притупляться. Но с алкоголем всегда так – на место трезвой тоски об окружающем мире приходит какая-то новая, более глубинная, более простая, но не менее ощутимая, тоска. В этом, может, и есть ее привлекательность, что она менее изысканна, лучше объяснима – не такая пугающая.

Я знаю, что все одиноки, и все несчастны по тем или иным причинам. И если не сегодня – то завтра. По этому я ни в коем случае не жалуюсь. Огромная, необъяснимая до слез тоска лирически прекрасна. Она приносит боль и страдания, но она одновременно и приятна. Она может парализовать, а может сподвигнуть. Тоска многогранна и неоднозначна как все в человеке. Но она тем и прекрасна, что, в отличие от простейших чувств вроде голода или одиночества, не имеет в себе цели. Она бескорыстна, она сама по себе цель. Тоску не утолить надолго, и поэтому она всегда с нами.

Одиночество может быть причиной для тоски и одиночество можно временно утолить, притупив тоску. Но это не одно и то же. Тоска вытекает из того, что нельзя исправить. Из общего устройства вещей. Но и одиночество становится сложнее утолить с каждым днем. У нас все меньше точек соприкосновения. Мы больше не читаем одни и те же книги, не слушаем одну и ту же музыку, не думаем одни и те же мысли. Мы становимся все индивидуальнее с каждым днем, и нам становится не о чем говорить. Теперь, чтобы найти родную душу, может понадобиться, буквально, обойти полсвета. Или сломаться и обернуться в одеяло своего одиночества, наслаждаться своей тоской.

Меня пробудили загадочно-задорные крики песни «Grass», я включил фары, и поехал назад, из одного одиночества – в другое.